Владимирская икона |
|
И ему вряд ли найти аналог в современной и совершенно по-иному построенной жизни: из Царьграда (Константинополя), Нового (или Второго) Рима, царицы городов и ока вселенной на Русь была привезена через Черное (Русское) море икона, впоследствии ставшая величайшей святыней могучей страны, последняя же «...возлагала на нее в тяжелые минуты все свои упования, всячески ее оберегая» (И. Грабарь).
И хоть на протяжении столетий покушались на нее не единожды, в 1237 году татары «...святую Богородицю разграбиша, чюдную икону одраша», через полтора века разбой чинивший Тохтамыш вновь похитил оклад Владимирской, историей суждено ей было дойти до нашего времени, и, если приглядеться к этой истории-судьбе и перевести ее в лица и положения, видно будет, как укрывали Владимирскую от невзгод, жадных рук, завистливых глаз буквально телами своими тысячи, не считая подобное за подвиг, думая не о животе своем, а о великой, объединившей рабов идее нового содержания жизни, идее спасения человека и родной истерзанной земли, возрождению которой от распрей, междоусобиц светила особым светом духовной звезды мать, прижимающая к себе ребенка.
Что в этих символах? И что мы так носимся с ними? Почему наделяем их такой магической силой? Почему строили для них раньше храмы, теперь— галереи? Почему сюжеты едва ли не тысячелетней давности — росписи первыми христианами каких-нибудь катакомб так волнуют нас? И мы, люди, отравленные ими, с жаждой и надеждой ищем новых сюжетов, таких же глубоких и вечных, и затрачиваем порой на это жизнь, чтобы, вернувшись к тому, с чего начали искать, преклонить колена перед подлинным искусством, поняв, что,сколько бы мы ни прошли к вечности верст, 10 или 200, это расстояние — ничто по сравнению с тем, которое отдаляет нас от совершенства... И думается при том: а мог ли человек рукой, которой можно поранить, задавить или разрушить,— создать подобное, написать на обычной доске так и такое! Какой силы и духовной мощи должен он быть? И рвется из груди возглас: да человек ли, право, это создал? Не отдать ли подобное высшим, над нами стоящим силам, которые, мнится, одни лишь только и могут изредка давать человечеству: Владимирскую Богоматерь, Троицу, Джоконду, Сикстинскую мадонну?.. Человеческой ли живой дланью, рукою ли с перекрестием голубых жил-вен, этими вот, такими же пальцами создано это?
«Доска липовая». «Внизу сохранились следы рукояти». «Первоначальный размер 78X55». Все можно расчленить, все разъять на части и ни в чем не оставить тайны. Можно объяснить все. Сказав, что «лицо матери выполнено прозрачной розоватой охрой, связанной при помощи тональных переходов с зеленоватыми тенями, написанными по овалу лица на висках, под бровями и нижними веками, около носа, рта и на шее». Сотни, тысячи, десятки тысяч скрупулезных ученых взглядов, зафиксированных определений. Кончики пальцев, красные слезницы, брови, зрачки, глаза...
Да, это создано человеком. Человеком! Кричать это хочется...
Удивительна история жизни иконы на Руси, за ней так пристально следили, ухаживали, берегли, в эти глаза так часто смотрели, что с 1136 года «мы не только знаем историю появления этого памятника в России (снова— голос Грабаря), откуда и куда он был впервые привезен (в Вышгород, под Киев) и каким странствиям подвергался в дальнейшем (в 1155 году икона увезена из Вышгорода во Владимир князем Андреем Боголюбским, свидетельствуют Лаврентьевская и Ипатьевская летописи, в 1395 году перенесена в Успенский собор Московского Кремля при великом князе Василии Дмитриевиче, а после 1395 года икону вернули во Владимир, вторично ее перенесли в Москву в 1480 году, и отсюда установление в столице 23 июля 1480 года днем празднования Владимирской иконы. А в ГИМ — исторический музей — она попадает в 1930-м), но в наших руках (...) имеется и история всех его значительных реставраций» (художником, выполнившим реставрацию начала XV века, был, вероятнее всего, Андрей Рублев). Столетия смотрели, рассуждали об увиденном, копировали, объясняли... Чтобы не объяснить в конце концов ничего, чтобы как и в самом начале молча встать перед загадкой творения. Найдя лишь относительно точные или неточные слова, называя верхом изящества, женственности и трогательной нежности то, что, конечно, не поддается вполне словесным определениям. За тем внешним, что схватывает глаз в совершенной форме отточенного столетиями искусства Рима Первого с его росписями баптистериев и мавзолеев первых христиан, Рима Второго с его взлетом храма Св. Софии Премудрости Божьей, за творениями тысяч и тысяч безвестных художников, жизнями оплативших грани так тяжело дающегося в руки мастерства,— здесь, во Владимирской иконе, тоже глубина глубокая, окиян-море души человека, которого, по словам Достоевского, он познавал всю жизнь и не мог считать эту задачу исполненною вполне. Да он ли один...
...Мария ласково, нежно прижимает к себе сидящего на ее правой руке сына. Ребенок прильнул к щеке, обнял мать за шею. Прямо перед собой, словно в будущее, в тебя глядит Мария большими продолговатыми очами, словно освещающими ее узкое, удлиненное лицо. Отчего не смотрит на ребенка? Откуда этот мягко пронзающий взгляд? Что она видит в каждом, внутри каждого, тебя, этих, тех и будущих поколений? Какую тайну горестно рассматривает в человеке, знает ли, что даже сыну ее суждено взойти на крест? Ее ли только сыну? Да кто же этот, вложивший в нее такое предвидение? И наших многих бед и сомнений?..
Владимирская икона, по данным реставрационных работ 1918 года, была «записана» четыре раза: в первой половине XIII века, после Батыева разорения — Русь приходила в себя, отстраивалась, поновлялись святыни; в начале XV века; в 1514 году, во время работ по украшению Успенского собора в Москве — центр земли русской был уже перенесен сюда, и Третий Рим был основан здесь, а четвертому, как известно, «не быти»; и в 1896-м. И не случайно же, думаю, деятельное внимание в первые революционные годы к прошлому: в нем искали ответы на вечные вопросы о том, как строить жизнь дальше. Реставраторы подтвердили, взяв в помощь весь набор профессиональных аргументов, что к древнейшей живописи XII века относятся лица матери и младенца.
«Елеуса» — так называется икона — это слово пришло из греческого. В Древней Руси оно переводилось как «умиление». Какое-то совершенно забытое ныне слово, приобретшее негативный оттенок, и, может быть, ему тоже предстоит еще очиститься, как очистились в наше время другие древние слова: «благотворительность», «милосердие», приобретя свой первоначальный, глубокий и столь близкий человеческому естеству смысл. «Умиление» — это тревога и забота матери о ребенке, действие не столь даже физическое, сколь пронизанное духовностью, одухотворенное. Это боль и жалость, скорбь и плач, надежда и гордость матери.
Только радость материнства, великая и живительная, и всегда перемежающаяся с тревогой за будущее человека, такого трогательного и беспомощного на заре жизни, могла стать для людей тем символом, от которого возносились они духом перед этим образом, проникаясь сияющим в нем умилением. Икона Владимирской «прешла бо всех образов» — понимал уже ее первый летописец. Понимаем ли мы? |
| | Карта сайта | |
